Жизнь Василия Фивейского - Страница 26

И, грозя пальцем кому-то, крепко потирая висок, улыбался:

– Завтра еду домой и – начинаю! Даже первая, фраза есть:

«Среди людей он был одинок, ибо соприкасался великой тайне…»

На другой день он уехал в Москву, а через неделю – не более – писал мне, что работает над попом, и работа идет легко, «как на лыжах» (Горький М., Полн. собр. соч., т. 16, с. 320).

В начале апреля 1902 г. Андреев известил Н. К. Михайловского:

«Рассказ, предназначенный для «Р<усского> Б<огатства>» (называется «о. Василий»), написан, остается отделать. Пришлю его к 15–20 апреля, а может быть, и раньше – как позволит газетная канитель» (ЛА, с. 52). Однако в дальнейшем работа замедлилась. Оставив на какое-то время свою повесть, Андреев начинает работать над первой своей пьесой «Закон и люди», и только 9 июня 1903 г. он вновь возвращается к своей повести, которая теперь озаглавлена «Встань и ходи». Андреев тревожится, что новое его произведение может быть запрещено цензурой, но главное, что задерживало его работу, – это временная размолвка с М. Горьким, прервавшая их встречи и переписку. 8 октября 1903 г. по возвращении из Москвы в Нижний Новгород М. Горький написал в Петербург К. П. Пятницкому: «Ура! Был у Леонида. Мирились. Чуть-чуть не заревели, дураки. Его «Отец Василий Фивейский» – огромная вещь будет. Но не скоро! – Лучше этого – глубже, яснее и серьезнее – он еще не писал. Очень, очень крупная вещь! Вы увидите!» (Архив А. М. Горького, т. IV, с. 138). В беседе с литератором П. М. Пильским Андреев сказал о М. Горьком: «Все время он умел меня только окрылять и бодрить. «Василия Фивейского» я писал долго; много работал над ним; наконец, он мне надоел и стал казаться просто скучным. Как раз приехал Горький, и я ему прочитал «Фивейского». Читаю, устал, не хочется языком ворочать, все знакомо. Наконец кое-как дошел до конца. Думаю: никуда не годится. Поднимаю голову – смотрю, у Горького на глазах слезы, – вдруг он встает, обнимает меня и начинает хвалить моего «Фивейского» – и так хвалит, что у меня снова – и вера в себя и любовь к этому надоевшему мне «Фивейскому»…» (Пильский Петр. Критические статьи, т. I. СПб., 1910, с. 22).

Конец ноября 1903 г. Андреев пишет М. Горькому в Петербург:

«…посылаю рассказ – но дело вот в чем: последние четыре страницы набирать и посылать не нужно, так как хочу я их сильно переделать. Именно: меньше слез и больше бунта. Под самый конец Василий Фивейский распускает у меня нюни, а это не годится, и даже по отношению к этому человеку мерзко. Он должен быть сломан, но не побежден» (ЛН, с. 184–185). М. Горький передал рукопись К. П. Пятницкому, и тот немедленно выслал экземпляр ее издателю Юлиану Мархлевскому в Мюнхен для закрепления авторских прав Андреева за границей. К. П. Пятницкому удалось успешно провести «Жизнь Василия Фивейского» через цензуру, и уже 30 января 1904 г. обрадованный автор получил из «Знания» корректуру, а 16 марта того же года сборник «Знание» с включенной в него повестью Андреева поступил в продажу. Впечатление от произведения было столь велико, что некоторые рецензенты сборника «Знание» посвящали «Жизни Василия Фивейского» особые статьи. Внимание критиков было сконцентрировано на образе поднимающего бунт против бога сельского священника. Церковная печать, нападая на Андреева, принялась доказывать нетипичность образа Василия Фивейского. Так, Ф. Белявский в статье «Вера или неверие?» осуждал героя рассказа за «гордое настроение ума», несовместимое с христианским смирением верою», причину его несчастья Ф. Белявский усматривал не в социальной и общественной одинокости Василия Фивейского, а в «отсутствии духовной жизнеспособности» («Церковный вестник», 1904, №36, 2 сентября, с. 1137). Православный миссионер Л. Боголюбов критиковал Андреева за «декадентство», а Василия Фивейского объявлял душевнобольным («Миссионерское обозрение», 1904, №13, сентябрь, кн. 1, с. 420–434). Священник Н. Колосов 15 декабря 1904 г. в Московском епархиальном доме выступил с лекцией «Мнимое крушение веры в рассказе Леонида Андреева «Жизнь Василия Фивейского». По словам Н. Колосова, «тип о. Василия Фивейского есть тип уродливый и до крайности неправдоподобный. Такие типы среди духовенства, и в особенности сельского, могут встретиться разве только лишь как редкое исключение, как бывают люди с двумя сердцами или двумя желудками…» («Душеполезное чтение», 1905, январь, с. 593). С церковными публицистами солидаризировался Н. Я. Стародум, добавив от себя, что «Жизнь Василия Фивейского» это «надругательство над священником, над его саном, над его семейной жизнью, над его горем, над его сомнениями, над его горячею верою и над Верою вообще» («Русский вестник», 1904, кн. 1, с. 790). Иным было восприятие «Жизни Василия Фивейского» либеральной и демократической критикой. Н. Геккер отмечал, например, «несравненные» художественные достоинства произведения («Одесские новости», 1904, №6291, 26 апреля), И. Н. Игнатов писал, что в «Жизни Василия Фивейского» Андреев изображает «общечеловеческие страдания», и хвалил превосходный язык произведения («Русские ведомости», 1904, №124, 5 мая), С. Миргородский сравнивал Андреева с Эдгаром По и Шарлем Бодлэром, находил, что «Жизнь Василия Фивейского» написана с «излишней жестокостью», но добавлял, что в произведении много «психологических тонкостей» и «художественных перлов» («Северо-западное слово», 1904, №1957, 22 мая). О глубине содержания «Жизни Василия Фивейского» рассуждал Л. Н. Войтоловский («Киевские отклики», 1904, №158, 9 июня). Это только некоторые и самые первые газетные отклики на повесть Андреева.

За подписью «Журналист» в «Русском богатстве», в августе 1904 г., была напечатана статья В. Г. Короленко, посвященная сборникам «Знания». «В этом произведении, – писал он о «Жизни Василия Фивейского», – обычная, уже обозначившаяся (например, в «Мысли») манера этого писателя достигает наибольшего напряжения и силы, быть может, потому, что и мотив, взятый темой для данного рассказа, значительно обще и глубже предыдущих. Это вечный вопрос человеческого духа в его искании своей связи с бесконечностию вообще и с бесконечной справедливостью в частности. Свою задачу автор ставит в подходящие условия, при которых душевный процесс должен развернуться в наиболее чистом и ничем не усложненном виде <…> …Тема – одна из важнейших, к каким обращается человеческая мысль в поисках за общим смыслом существования». Указав далее на мистический тон повествования Андреева, В. Г. Короленко не согласился с субъективной концепцией Андреева относительно преднамеренности страданий Василия Фивейского и его упований на чудо. «…Я не признаю с Василием Фивейским преднамеренности страдания и не стану вымогать благого чуда, но я не вижу также оснований на место доброй преднамеренности ставить преднамеренность злую. Я просто буду жить и бороться за то, что уже теперь сознаю своим умом и ощущаю чувством как несомненные элементы предчувствуемого мною великого, живого, бесконечного блага» (Короленко В. Г. О литературе. М., Гослитиздат, 1957, с. 360–361, с. 369).